|
- 15 -
Евгений Долматовский
"ДОБРОВОЛЬЦЫ"
Глава Сорок третья
НЕ ИЩЕМ ПОКОЯ
Проплыл я по новому морю степному,
Седому, как пыль, как полынь - голубому.
В день пуска канала меж Волгой и Доном
По трапу танцующему с теплохода
На пристань сошел я в поселке Соленом
И влился в Цимлянское море народа.
Здесь все ликовало, оркестры звенели,
И шло выступленье казачьего хора.
Но путь мой был дальше - туда, где туннели,
Где праздник победы, наверно, не скоро.
Вступило строительство в трудную пору,
Об этом мне Леля в Москве рассказала:
"Проходят щиты сквозь песчаную гору,
За месяц случилось четыре обвала".
Я еду на стройку как частный ходатай.
Хоть мне не давала заданья столица,
Решил я спросить Николая: "Когда ты
Сумеешь в московский свой дом возвратиться?
Ты все атакуешь, воюешь, а скоро
Тебе, мой ровесник, исполнится сорок!
О личном подумать уже не пора ли?
Ведь ты заслужил хоть частичку покоя".
(Но сам не уверен я в этой морали
И только для Лели пошел на такое.)
Автобус попутчиков полон веселых.
Нам ноздри забило пыльцою цветочной.
Вот финские домики, новый поселок,
Как будто Большая Медведица? Точно!
А в центре поселка, высокий, плечистый,
Копер Метростроя, мой старый знакомый.
Степное тяжелое солнце лучится
На тросах лебедки, над верхним балконом.
Политы водою, доставленной с Дона,
Цветут в палисадниках алые маки.
"Скажите, начальник строительства дома?"
"Да вот он - в фуражке и выцветшей майке",
Мы встретились просто, как будто не годы
Прошли с ленинградской студенческой встречи.
Для верных друзей сантименты не годны,
И с возрастом глубже тепло человечье.
Я в Лелиной маленькой комнате зажил.
(Недавно она погостить приезжала.)
Вся в кратерах, схожая с лунным пейзажем,
Из окон виднеется трасса канала.
Вон скреперы ходят по руслу сухому,
Не сразу привыкнешь к их лязгу и грому.
Кайтанов сказал мне: "Гляди, как шагает
Гигант-экскаватор по краю лощины.
Напрасно в журналах поэтов ругают
За то, что они воспевают машины".
Вконец оглушенный грохочущей сталью,
Решил я не лезть со своею моралью.
Пошли мы на шахту. В толпе молодежи,
В бахилах и робах на смену шагавшей,
Нежданно увидел я дядю Сережу,
Парторга, учителя юности нашей.
Он стал словно меньше, согнулся и высох,
Лицо состоит из морщин и морщинок,
Но взгляд его ясен и дерзок, как вызов,
Со старостью строгий ведет поединок.
Ему проходившие парни кивали,
В ответ находил он для каждого слово.
Я думал, меня он узнает едва ли,
Однако узнал: "Комсомолец, здорово!"
В Медведице прожил я дольше педели.
Кайтанов все время по горло был занят.
Мы с дядей Сережей спускались в туннели,
И он мне устраивал строгий экзамен:
"Скажи, по придумке иль сердцем ты пишешь?
Ответь, с кем воюешь,
Как дружишь, чем дышишь?"
Как только отцу я мечтал бы ответить,
Ему рассказал, чем живу я на свете.
Умеет и добрым он быть и сердитым,
Тут все его радует либо тревожит.
А кто он - парторг или стал замполитом?
Нет, он просто-напросто дядя Сережа.
К восьмому десятку на пенсию вышел,
Но жить, по привычке, остался на стройке -
Учить уму-разуму новых мальчишек,
Начальству устраивать головомойки
Одна лишь у дяди Сережи кручина:
Проклятая старость - вот это мученье.
Такому не надо ни званья, ни чина,
Ни выборной должности, ни назначенья.
Лишь именем самым высоким и чистым
Привыкли его величать - коммунистом.
Глядишь на него - и становится стыдно
За дни и недели, прошедшие даром.
Водить с ним знакомство особо обидно,
Наверно, тому, кто был с юности старым.
Мы вместе с двадцатым состаримся веком,
И это не страшно,- но хочется тоже,
Состарясь, остаться таким человеком,
Таким коммунистом, как дядя Сережа.
Об этом беседую я с Николаем
В свободное время - порою ночною,
Когда мы вдвоем за поселком гуляем,
Любуясь еще не обжитой луною.
Луна, совершая свой путь на просторе,
Напомнила мне о дерзаниях Славы.
"Уфимцев туда собирается вскоре".
"Куда?"
"На Луну!"
"Да, он любит забавы".
"Но я говорю совершенно конкретно,
Большие событья творятся на свете,
Он в первый советский полет межпланетный
Решился лететь добровольцем в ракете".
"Серьезно? Тогда это дело другое,-
Промолвил Кайтанов, махнувши рукою.-
А мы, нелетающие человеки,
На нашей планете найдем работенку.
Полыотся туннелями новые реки,
Они напоят нежилую сторонку
Мы в Сальские степи в ближайшие годы
Пропустим сквозь гору цимлянские воды.
За то я люблю свою должность кротовью,
Что служит она человеческим целям.
Я мог бы, пожалуй, с такою любовью
Всю землю насквозь пробуравить туннелем!
Построенной мною кратчайшей дорогой
В Америку съездить я очень хотел бы.
Друзей у меня и в Америке много -
Встречались на стройках, а после - у Эльбы.
Великое счастье - вставать на рассвете,
Строительство сделать своею судьбою
И знать, что на нашей суровой планете
Туннель или город воздвигнут тобою,
Что жаркая степь под твоею рукою
Становится садом, колышется нивой.
Есть люди, которые ищут покоя.
Вовек не изведать им жизни счастливой!.."
...О личном не смог провести я беседу,
Не вышло у нас разговора с моралью.
Прости меня, Леля! Коль можешь, не сетуй,
Что близость порой измеряется далью.
Глава сорок четвертая
ДЕЛЕГАТКА
В газете строчек пять, а может, меньше,
Но снова перечитываю я,
Что делегация советских женщин
Отправилась в далекие края.
И вижу город на гранитных скалах,
Где море светится во всех кварталах
И горизонт у каждого окна.
И слышу шелест незнакомой речи,
И непривычны мне при первой встрече
Чужой одежды светлые тона.
Вдоль изгородей, хмелем оплетенных,
По площадям, где кормят голубей,
Три женщины проходят в платьях темных -.
Три делегатки Родины моей.
Мать школьницы, замученной врагами,
И самоходчика, сраженного в бою,
Идет большими, легкими шагами,
Неся по всей земле печаль свою.
С ней рядом, разрумянясь, как с мороза,
В полусапожках - молодость сама! -
Доярка из сибирского колхоза,
Со станции с названием Зима.
О них рассказ я прерываю, чтобы
В другой поэме написать особо.
А с ними Леля. С ними паша Леля.
Но почему она невесела?
Вот пригласили люди доброй воли,
И надо было бросить все дела.
А дома положение такое:
Ей уезжать, а тут на восемь дней
Для утвержденья смет примчался Коля,
И опоздал, и разминулся с ней.
Теперь опять разлука на полгода.
Но унывать сегодня не вольна,
Ты представитель гордого народа,
Ты мир, ты вся Советская страна.
Но Славик... Славик так ее тревожит:
Совсем ребенком выглядит порой,
А все твердит, что опоздать он может
В Каховку, в Сталинград, на Ангарстрой.
Тревога опускает Леле плечи,
И мысли все домой летят, домой...
Среди витрин, среди нерусской речи,
На пестрой тихой улице прямой,
Среди бушующей галантереи,
Среди уюта маленьких вещей -
Домой, домой ей хочется скорее,
В свой неуют, где так просторно ей.
...День кончился холодной пляской света.
Три делегатки из моей страны
На вечере вопросов и ответов
Дыханием людей окружены.
Цветы друзей, корреспондентов перья,-
Щека к щеке - любовь и недоверье...
Как мало знают здесь о нас! Как трудно
Им будет объяснить, чем мы живем!..
А боль о Славике журчит подспудно
Таинственным глубинным ручейком.
Их спрашивают жадно, как о чуде:
"Зачем в тайгу и в жаркий Казахстан
Стремятся ваши молодые люди,
Что их влечет к неласковым местам?"
И снова Леля думает о сыне...
Замечена ее скупая грусть
Корреспондентов взглядами косыми.
Распишут непременно. Ну и пусть.
Еще вопрос: "А правда ли, что часто
У русских стройка разлучает тех,
Кто мог бы тихо жить домашним счастьем
И слушать пенье птиц и детский смех?"
И снова Леля думает о муже,
Об их разлуке. Но на этот раз
Ее печаль не вырвется наружу,
Не отведет она усталых глаз.
А женщина с такими же глазами
Подходит близко к гостье из Москвы,
В руке сжимая спицы и вязанье,
Вдруг спрашивает: "Счастливы ли вы?"
И Леля, чувствуя вниманье зала,
Глазами находя глаза друзей,
Про двадцать лет замужества сказала.
(Так много! Даже страшно стало ей.)
Про встречи, огорченья, расставанья,
Про то, как Славик у нее растет.
Вдруг стали сокращаться расстоянья,
Как будто сердце ринулось в полет.
Любовь дыхание перехватила.
Издалека увидела она,
Что тесная московская квартира
Товарищами Славика полна.
Скрестилась робость с мужеством в ребятах,
Родившихся в конце годов тридцатых.
Они успеют в жизни больше нас.
Европы карта в атласе раскрыта,
Над ней они склонились деловито;
Так вот где мама Славина сейчас!
На карте Скандинавия, как морда
Курчавого приветливого пса.
На синем фоне завитки фиордов,
А по хребту - мохнатые леса.
А вот и очертания России,
Ее простора взглядом не обнять.
И ничего нет на земле красивей,
Чем эта воля, широта и стать.
Мальчишки перелистывают карты:
Тайга поет, клокочет Ангара...
Десятый класс. Тесны им стали парты.
На путь отцовский выходить пора!
И Славик говорит: "Вернется мама,
И я её, быть может, огорчу,
Но надо строить - так скажу ей прямо:
Быть маленьким я больше не хочу".
Глава сорок пятая
ОТЦЫ И ДЕТИ
Мечтатели, верю, меня вы поймете:
Хотя облетел я полшара земного,
Всему удивляюсь при каждом полете,
Чудесным и странным все кажется снова.
Под звездами неба, над звездами мира,
Мерцая крылами, проходит машина.
Давай разглядим вон того пассажира:
Седой, но как будто не старый мужчина.
Он в темной железнодорожной шинели,
Немного сужающей плечи в размахе.
Тяжелые руки лежат на портфеле,
Блестят молоточки на черной папахе.
Зачем его вызвали? Может, с отчетом,
А может, за повой наградой он едет?
Иль завтра к его инженерским заботам
Прибавится командировка к соседям?
А может, на севере иль на востоке
Его ожидает большая работа?
Могучего встречного ветра потоки
Дают самолету опору для взлета.
Откинувшись в кресле, он, кажется, дремлет,
Как здесь поступают солидные люди.
Нет смотрит он вниз, наблюдает он землю
С мальчишеской чистой мечтою о чуде.
Он видит плотин и заводов цепочки,
Поселков и шахт симметричные точки.
Быть может, вот этим огнистым квадратом
Отмечен район, где работает атом?
А рядом темнеет виденье другое -
Чащоба с русалкой и Бабой Ягою.
Порой навевает моторная птица
Печальные мысли и трусам и смелым,
Что запросто можно упасть и разбиться,
А ты ничего еще в жизни не сделал.
Пожалуй, товарищ не думал об этом.
Он лишь загрустил о жене и о сыне.
Но вскоре по еле заметным приметам
Москву угадал за преградою синей.
Пилот выпускает колеса. Готово!
Снижаемся. В уши проникли иголки.
Бескрайняя россыпь огня золотого,
Высотных домов новогодние елки.
Начальника стройки встречает столица,
И вот он, сперва осторожно и робко,
Потом все сильнее в квартиру стучится,
Решив, что сломалась звонковая кнопка.
Не видно в почтовую щелочку света.
Ногою стучит он - все нету ответа.
Друзья мои старые очень упрямы:
В Москву вылетая по срочным приказам,
Не любят к приезду давать телеграммы.
И, кажется, Коля за это наказан.
Он вышел, размахивая портфелем,
Как будто его уже кто-то обидел.
А может, пуститься в объезд по туннелям?
Большого кольца он ни разу не видел.
Великое имя он встретил при входе,
Того, кто открыл нам дорогу к свободе.
При нем, при живом, началось наше детство,
Мы выросли коммунистической ранью.
Ты был метростроевцем, был ты гвардейцем,
Но ленинец - самое высшее званье.
Ночное метро... Эскалаторов реки...
Смущенные пары у каждой колонны.
Наверное, с Выставки едут узбеки -
Халаты цветисты, и лица калёны.
Студенты, ушедшие по уши в книжки,
Старухи и в школьных фуражках мальчишки,
Чумазые дремлющие подростки,-
Видать, укачало вагона движенье.
У поручней женщина с хитрой прической,
Ловящая в стеклах свое отраженье.
Солдаты, в казарму спешащие к сроку,
Турист иностранный в плаще и гамашах...
И шум бесконечный, подобный потоку,
Могучий и нежный, как молодость наша.
Туннели, мосты под землей, переходы,
Хрустальный простор станционного зала...
Мы начали строить в тридцатые годы.
Не четверть ли века промчалось с начала?
Не просто увидеть в седом человеке,
Что бродит по станциям в темной шинели,
Того, кто прокладывал первые штреки,
Кто вел в плывунах и девоне туннели.
Не знает никто, что на станции этой,
В фундаменте, в самом ее основанье,
Бессмертного мужества вечной приметой
Матроса Алеши таится посланье.
...Двенадцатый час так мучительно длился.
Кайтанов все ездил туда и обратно,
Пока не почувствовал, что заблудился,
Но было ему это очень приятно.
Ему обдувал пересохшие губы
Тот ветер, что все поезда обгоняет,
Который, пройдя сквозь туннельные трубы,
Теплеет, но свежесть свою сохраняет.
Он думал все время о Леле и Славе,
В сияющем поезде стоя у двери,
И вдруг их увидел во встречном составе,
Глазам своим с первых секунд не поверив.
Но это они - никакого сомненья!
Как вырос мальчишка! Он юноша просто.
Рюкзак за плечами - его снаряженье,
И плащ прошлогодний - уже не по росту.
А милые круглые Лелины щеки
Припухли от слез... Ты, моя недотрога,
Не сына ли в путь отправляешь далекий?
Куда поведет добровольца дорога?
Каким Комсомольскам, каким Днепрогэсам
Быть созданным этим парнишкой белесым?
Лежат перед сыном какие целины,
Какие высоты, какие глубины?..
Кайтанов стал дергать за ручку дверную,
Но медленно двери расходятся сами.
Он через платформу, колонны минуя,
Бежит, по граниту скользя сапогами,
А двери смыкаются в поезде встречном,
Уходят, мелькают, сияют вагоны,
Как молодость наша в движении вечном,
Ты их не догонишь, ее не догонишь!
Но он все бежит по узорам гранита,
И поезд сиреной откликнулся где-то,
И все впереди, все для жизни открыто,
Омыто потоками ветра и света.
|
